|
Глава 2. Нулевой цикл (1974–1975 г.)
Начинается новая жизнь. В футболе мне остаётся доиграть два месяца до конца сезона. Школьная группа также подвела черту. Файзрахманов поступил в МГУ, Мандель не поступил и готовится к армии. Зимин тоже не поступил, но из-за зрения готовится к мирной жизни и поступлению через год. То есть в сухом остатке я, Киселёв и Зимин. Мы наконец добираемся до нашего секретного НИИ с его несекретной отечественной аппаратурой, стоящей в актовом зале. Собственно, с этого момента, наверно, и можно отслюнивать первую реальную страницу истории группы.
Мы по-прежнему связаны проблемой непрохода на территорию НИИ посторонних. Но нам удаётся ежедневным нытьём укатать профком института, что музыкантов среди сотрудников больше нет, а стало быть, и группы нет, так что опять придётся на каждое мероприятие приглашать кого-то со стороны за большие деньги. В конце концов нам сподобилось организовать встречу высоких договаривающихся сторон — председателя профкома, который хоть чуть-чуть, но заинтересован в коллективе, и заместителя директора по секретному режиму, который не заинтересован ни в чём и никогда.
Тема — возможность прохода ребят со стороны на территорию НИИ для репетиций. Зам закрывает вопрос сразу и жёстко — нет и никак! Мы по молодости не врубаемся, что эти два уже пожилых человека продолжают свой какой-то застарелый конфликт, поэтому даже и не успеваем расстроиться, как тот же Зам с плохо скрываемым раздражением спрашивает у профкомовца, почему тот опять хочет проехать на его горбу, заставляя нарушать режим секретности — самое святое, что только есть на Земле, вместо того, чтобы отдать недавно, по его информации, освободившееся помещение бывшей бухгалтерии за территорией института. Может, у профкома есть на него свои виды, о которых институт не знает? Мы сидим, как на нейтральной полосе во время боя, только успевая следить за летающими над нами в обе стороны снарядами.
Ах, нету никаких видов? Ну так и отдайте его под репетиции, пусть бесятся вдали от шума городского. В итоге — первый подарок судьбы, отдельно стоящий флигель рядом с садом Баумана на Новобасманной, с отдельным входом, больше там никого и ключ у нас. Выглядит он не товарно, но нам-то что! Есть несколько комнат, санузел и полное круглосуточное пользование. Остаётся провести субботник, отчистить и отдраить всё, что чистится и драится, расставить то, что приходится называть аппаратом, и репетируй хоть до утра! Фантастика! Не надо объяснять, что всё, что не репетируй, тоже хоть до утра. Понятно, что через короткое время под видом «нас послушать» помещение становится центром всех институтских, друзейных и даже случайнознакомых тусовок. В молодости это всё очень даже просто. Становимся осмотрительнее после знакомства и распития с какими-то очень хорошими и интеллигентными ребятами, один из которых, видимо, больной на голову, под воздействием выпитого вдруг сначала стекленеет, потом обводит нас злым немигающим взглядом, хватает микрофонную стойку и начинает гоняться за всеми, пару раз от души врезая и своим и чужим. Приходится сначала блокировать его в одной из комнат, потом поднять стол и, развернув ножками назад, с помощью вот такого щита зажать в углу, а ещё потом повалить на пол и крепко связать проводами от гитар. Он рычит, извивается, пытается всех укусить, а потом вдруг внезапно засыпает. Утром, открыв глаза, по-прежнему связанный, он виновато спрашивает, не гонялся ли он за нами с чем-то тяжёлым в руках. Получив утвердительный ответ, грустно вздыхает и говорит, мол, это у него всегда так — реакция на алкоголь.
Резко ограничиваем доступ и продолжаем упорно осваивать музыкальную науку, черпая знания из магнитофонов, общения с такими же, как мы, начинающими музыкантами и посещения время от времени концертов. Шоком для нас становятся «Песняры» в зале «Россия», куда мы попали, отстояв огромную ночную очередь. Одно дело слушать записи, пусть даже качественные, а другое — ощутить живой посыл влюблённых в свою музыку блестящих исполнителей во главе с великим Мулявиным, к тому же на самой мощной и совершенной для того времени аппаратуре. После «Крика птицы» я вообще ночь не спал, мурашки по коже бегали.
В связи с этими концертами происходит первый серьёзный конфликт в ещё не окрепшем составе. Мы с Киселёвым на свои законные, с кровью добытые четыре билета пригласили своих девушек. Остальные напряглись в том смысле, что с девушками и жёнами надо ходить в театр, а на такие концерты, где можно что-то подчерпнуть и подсмотреть, надо ходить всей группой. Но что вам мешало постоять ночь в очереди вместе с нами и пойти всей группой с любимыми?
Короче, ссоримся сильно, один даже уходит, и после многочисленных просмотров, проб и кастингов мы остаёмся вчетвером: я, Киселёв, Зимин и Андрюха Шлычков, тоже из нашей школы и института, только на пару лет постарше. Он классно играет на гитаре, причём не медиатором, а пальцами, ухитряясь выхиливать самые сложные рок-пассажи, к тому же поёт. Стало быть, мы наваливаемся на трёхголосые песни битлов («Nowhere man», «This boy», «Ask me why»), песняровские шедевры типа «Александрины», «Олеси», «Ты мне весною приснилася» плюс вся московская бит-классика: «Синий лес», «Мемуары», польские червоногитаровские «Анна-Марья», «История одного знакомства» и прочая, прочая, прочая...
Репетируем много и усердно, голоса молодые, звонкие, потихоньку начинает что-то как-то звучать. По крайней мере наши не очень частые выступления гармонично вписываются в происходящие события и способствуют решению стоящих перед ними задач: на концертах хлопают, на танцевальных вечерах танцуют, на свадьбах дерутся. Последние приносят нам первые деньги, на которые мы покупаем всякую всячину типа штекеров, проводов, педалей с эффектами, даже микрофоны. Но радикально проблему не решить, аппаратура ужасная и просвета не видно. Предел мечтаний — ревербератор, чтобы дать голосам хоть какую-то объёмность. Да где ж его взять-то? В магазинах не продаётся, самодельные из магнитофонных приставок «Нота» ненадёжные и некачественные, остаётся только Неглинка.
К тому времени советская промышленность налаживает массовое производство необходимого и качественного, как ей кажется, музыкального оборудования для вокально-инструментальных ансамблей. У всех предприятий, школ, техникумов, ЖЭКов, больниц, совхозов и остальных достаточно так называемых безналичных денег, чтобы снабдить страждущих этим говном. С одной стороны, есть возможность музыкантствующей молодёжи после работы-учёбы прийти в клуб или красный уголок и вместо ежедневной выпивки, хотя чаще совмещая, тем не менее ударить по струнам и барабанам, ничего не покупая и ни за что не платя, повышая отчётные показатели о вовлечении трудящихся-учащихся в художественную самодеятельность.
Для разучивания первых трёх вместе взятых аккордов этой техники хватает с лихвой, но уже начиная с четвёртого уровень группы превалирует над оснащением.
Поэтому все наши разговоры на девяносто процентов посвящены аппаратуре. На любом настоящем концерте, особенно с участием зарубежных (в смысле болгарских, польских, венгерских) артистов, в антракте у сцены собираются все находившиеся в зале музыканты и, разглядывая стоящие на сцене усилители и инструменты, с видом знатоков живо обсуждали увиденное.
Труднообъяснимая с точки зрения сегодняшнего дня экономика существует в параллельных мирах. Легальная, то есть безналичная, с достаточным объёмом, но крайне ограниченная по ассортименту, и реальная, где в принципе всё можно купить за наличные деньги. Они не пересекаются. Нельзя пойти в банк и снять со счёта нужное количество купюр. Все обходные пути караются строгим режимом на долгие годы, а особо жадных-алчных могут и расстрелять, так что с этим не шутят.
Есть несколько способов решения вопросов — например, элементарная взятка. Но, даже если отбросить морально-омерзительную сторону, то для реализации коварных планов необходимо знать, куда идти и кому дать! Да к тому же, кто у меня, зелёного пацана, что-то возьмёт? Клуб самоубийц, что ли? Там и без меня всё отлажено.
Другой вариант, ещё более недоступный, — это толкучка у музыкального магазина на углу Неглинной и Пушечной, знаменитая «Неглинка» или «Глина». Здесь всё время ошивается толпень разномастных и разномасштабных жучков-спекулянтов, у которых можно купить почти всё — от саксофонных мундштуков и гитарных струн до барабанных установок и фирменных усилителей. Почти — это потому что настоящие эксклюзивные инструменты наперечёт, круг их владельцев известен и переходят они чаще всего из рук в руки, не выходя за пределы этого круга.
По субботам вся музыкальная Москва собирается там, создавая скопление и проблемы для проезда транспорта. Здесь и трудовая биржа, и последние сплетни, и место встреч, запланированных и случайных. Но главное — всё-таки торговля, причём если ты что-то предлагаешь, то тут же выстраивается цепочка из постоянно находящихся там персонажей, и каждый из них набрасывал свою дельточку. И если потенциальный продавец внедряется в толпу с другого края, то пока он доберётся до тебя, цена возрастёт в полтора-два раза.
Распространена ситуация, когда ты хочешь продать старый усилитель и купить такой же поновее. Придя и сказав кому-то, что продаёшь, а другому, что покупаешь, через десять минут твои оба предложения смешиваются в толпе и к тебе с разных сторон могут одновременно подойти «продавец» и «покупатель», и только тогда, чертыхнувшись, понимают, что они «продавали» и «покупали» одно и то же.
Элита «Глины» — это Юрий Изюмов (Изюм) и Виталик Стоноженко (Пупсик), специализирующиеся на настоящих фирменных аппаратах. Источники приобретений — привезённое из-за границы знакомыми дипломатами под заказ, и основной — скупка на корню у зарубежных гастролёров. Настоящие фирмачи в эти игры не ввязываются, а вот поляки, югославы, венгры — за милую душу, только дай! Едва пройдя таможню, музыканты продают всё на корню тому же Изюму, а уж он обязан их оснастить какой-нибудь рухлядью, чтобы гастроли не сорвать, а также снабдить на обратный выезд чем-нибудь, что могло сойти за «звуковую аппаратуру и музыкальные инструменты иностранного производства», чаще всего старые болгарские «Орфеи» и ГДРовские «Мюзимы». От Изюма товар уже поступает на Глину, где продаётся продвинутым лабухам из очень денежных ресторанов либо тем беззаветным фанатам, кто, отказывая себе долго и во многом, накопил на фирменный инструмент, стоивший примерно как автомобиль.
Нам ни то, ни это не светит, поэтому играем на чём есть и в душе надеемся, что по мере нашего роста произойдёт какой-нибудь счастливый, соответствующий новому уровню группы, поворот в судьбе.
Об этом мы, собственно, и разглагольствуем тёплым июльским вечером в летней шашлычной сада им.Баумана после репетиции. Такие элитарные места для нас редкость, обычно ходим в пивную «Три ступеньки» рядом с садом, но сегодня получили зарплату со стипендией, так что — досуг для состоятельных господ, в частности, несколько кусочков плохо прожаренного мяса «по-карски» и холодная водка из гранёных стаканов. По мере насыщения и выпивания, где-то в начале третьей (бутылки), в наш уже довольно громкий диспут о творчестве и необходимости найти своего Брайана Эпстайна (менеджер «Битлз»), вклинивается мужик за соседним столиком, тоже подвыпивший, интеллигентного вида, но наглый и с девушкой.
— Типа, вы музыканты, да? А играете в основном на свадьбах, да? А аппаратура у вас плохая, да? А вы играть-то умеете, да?
Причём говорится всё громко, разговор слышен всем, ведёт он себя развязно и пафосно. Нам это надоедает, просим перейти к делу — если тебе, мужик, надо свадьбу отыграть или выпускной, готовы обсудить, а так — у вас своя свадьба. Тем более смекаем, что девушку он только что снял и весь спектакль для неё.
На что он, окончательно распоясавшись, говорит своей даме, мол, хочешь, произнесу два слова и эта шпана подзаборная встанет передо мной на задние лапки, жалобно скуля и виляя хвостиками.
Это уже совсем запредельно, мы предупреждаем, что хоть и являемся людьми мирными, однако при такой манере общаться его торец ни от чего не застрахован.
Симпатии девушки явно на нашей стороне. Выжидательно смотрит на спутника, ещё немного — и она со своим стаканом пересядет за наш стол.
Мужик загнан в угол, но не сломлен. С той же наглой улыбкой додерживает шекспировскую паузу и изрекает: «С этого момента со мной на „Вы“! Меня зовут Борис Львович Голубенко, я директор клуба электрозавода им. Куйбышева. У меня есть полный комплект „БЕАГ“. Завтра в пять жду вас на прослушивание. Если пройдёте, получите его в распоряжение. Мне нужен хороший ансамбль для конкурсов и фестивалей, так что „БЕАГ“ ваш».
Пауза! Паралич! Обвал!
Мы так и застыли с поднесёнными ко рту стаканами и нанизанными на вилки кусками мяса. То, что он назвал БЕАГом, на самом деле — «BEAG» — «биг», пусть не высшего качества, но вполне профессиональный аппарат венгерского производства. Причём именно комплект — басовый и гитарный усилители с колонками плюс вокальная система, куда входит даже ревербератор, создающий эхо-эффект. Втыкай и играй на здоровье! На Глине вся эта радость стоит дороже автомобиля. Все настоящие группы, может, кроме «Песняров» и «Самоцветов», играют на нём, это намного круче того, что мы могли в обозримом будущем себе представить.
Дальше как в анекдоте: «Ещё раз, добрый вечер!». Растерянно мямлим, что да, конечно, Борис Львович, завтра будем, постараемся вас не разочаровать.
Девушка восторженно бросается ему на шею, после чего они сваливают, похлопав Лёшку по плечу, а меня потрепав по шевелюре.
После этого нам уже не пьётся и не естся. Быстро рассчитываемся и бежим к телефону-автомату — предупредить остальных.
У меня в жизни несколько таких, вроде случайных, но поворотно-знаковых эпизодов, задавших вектор и скорость движения на много лет вперёд. Это первый.
Ночь спим плохо. Замаячил прорыв в новое пространство. Профессиональных комплектов у самодеятельных групп раз-два и обчёлся. Что значит аппарат такого уровня в семьдесят пятом году? Лучший или худший звук — это вершина айсберга, всё гораздо глубже. Это возможность приглашать более сильных музыкантов, это шанс участвовать в концертах, фестивалях, конкурсах, а со временем, чем чёрт не шутит, побеждать в них, а дальше... А ещё дальше... А уж там... Ой, страшно даже мечтать!
Московский бит начинался среди элитарной молодёжи из влиятельных и обеспеченных семей, способных закрыть самостоятельно стартовые потребности своих музолюбивых чад. Им привозились инструменты, усилители, пластинки. При этом они учились в престижных вузах, впереди светили надёжные и безбедные карьеры. Музыка была для них, в первую очередь, самовыражением, стремлением завоевать авторитет в своей достаточно закрытой золотомолодёжной тусовке. Они играли то, что хотели, как хотели, ни от кого не зависели и плевать хотели на всех из окон своих просторных сталинских квартир. «Сокол», «Аргонавты», «Атланты», «Скифы», «Крестоносцы», «Орфей», «Ребята», «Тролли» — играли в основном кавер-версии и интересны только тем, что давали возможность в принципе послушать новую музыку в живом исполнении и, честь им и слава, пробили первые бреши в ватной стене советской идеологии.
Позже появились «Мозаика», «Скоморохи», «Оловянные солдатики», «Жар-птица», «Машина времени», начавшие писать свои песни на русском языке. Но всё равно аудитория оставалась замкнутой, даже магнитофонные записи было делать очень сложно, не говоря о распространении.
Поэтому то тут, то там проходили так называемые «подпольные» концерты или «сейшены», без афиш и объявлений, билеты на которые распространялись опять же среди ограниченного круга посвящённых, который не менялся и практически не расширялся. Происходило это следующим образом. Говорю не понаслышке, сам был свидетелем, как в семьдесят восьмом году, к директору Дома культуры завода им. С. Орджоникидзе зашли несколько активных румяных молодых людей в пиджаках-галстуках, девушки в белых блузках, все с комсомольскими значками. Приволокли письмо, честь по чести, с печатью, что, мол, такая-то организация или учебное заведение просит за неимением своего зала провести концерт художественной самодеятельности во вверенном вам заведении. Билеты распространяют сами организаторы, они же отвечают за порядок и безопасность. Официально оплатить зал они не имеют возможности, но человеческая благодарность в запечатанном конверте если и не безмерна, то достаточно щедра.
Какой резон им отказать? Ведь, помимо собственного кармана, директору всегда нужны наличные деньги: труба потекла, стекло разбилось, столик накрыть для комиссии и т.д, а здесь само в руки идёт. Никаких подписей и расписок, письмом можно прикрыться да и доброе дело ребятам сделать.
Прозрение приходит в день концерта, когда лохматые, джинсовые ребята привозят и расставляют аппарат, часа за три к Дому Культуры стекается такой же народ с портвейном и косяками.
Билетом служит разрезанная на четыре части первомайская открытка с тем же штампом, что и на письме то ли от завода, то ли от техникума, привезённом в первый раз. Когда зал уже полон, а на улице остаётся ещё столько же не самых скромных и незаметных персонажей, директор с ужасом узнаёт, что в его доселе девственно безгрешном очаге культуры состоится концерт к тому времени одиозной «Машины времени», за всеми выступлениями которой следят специально обученные люди, и что, возможно, сегодняшний рабочий день для него последний. Так оно и происходит. Наутро его вызывают в городской комитет КПСС и разговор там, точнее монолог, недолгий.
Но это будет через несколько лет, а пока ещё вольница. «Подпольные» группы существуют в параллельном мире, у них свои проблемы, а нам, крестьянам, куда податься? Или, словами Коровьева: «А где ж ему взять валюту?», в нашем случае, аппаратуру. Поэтому перед прослушиванием спим плохо.
Приехав в назначенное время на завод им.Куйбышева, на самом деле обнаруживаем развёрнутый полный «биговский» комплект, на котором репетирует какой-то ансамбль. Выясняется, что на заводе таких два, один из них женский. Кое-как играют, слушать можно, тем более на таком аппарате. Заводские вечера и танцы они закрывают, руководство довольно, что рабочая молодёжь при деле. Но амбиции Бориса Львовича, оказавшегося на поверку неплохим мужиком, простираются гораздо дальше. В прошлом неплохой танцор, он и по миру поездил, и к определённому уровню привык. Просто так, в рамках завода, ему тесно.
Ему надо побеждать на конкурсах, прославлять завод и себя самого. То есть нам предстоит войти в организованный и упорядоченный мир так называемой московской художественной самодеятельности, приняв правила игры, где мы существуем официально, подвергаемся определённому контролю, вернее, присмотру, но за это получаем новые возможности — аппарат, первичный статус и благодаря тому же присмотру возможность быть на виду, а в случае роста и достижений быть замеченными.
Услышав заводские группы, немного успокаиваемся, выходим на сцену, поём несколько вещей. Мы уже намного сильнее их, кастинг пройден. Со стороны заводских музыкантов ощущается некоторая ревность. Приходится бежать за портвейном. Он снимает первый напряг, после чего их очередь бежать. Снимается второй напряг, потом бегаем уже вместе и от души. Борис Львович пирует с нами, через какое-то время появляется его жена, он выразительно смотрит на нас, да мы что, не понимаем, что ли?
Тут же ставится конкретная задача: осенью районный конкурс ансамблей, в котором мы должны победить, иначе он не сможет объяснить присутствие постороннего, составленного не из заводской молодёжи, коллектива.
Бьём по рукам. С этого момента очень многое меняется. Всё это время мы находились в перманентном поиске музыкантов, незыблемыми персоналиями являемся только я, Киселёв и Зимин, остальные менялись, чаще или реже. Да и держаться было особенно не за что. То ли дело теперь. Все переговоры с потенциальным участником начинаем с того, что вот мы играем на «Биге», а ты, собственно, кто?
Аппаратура по тем временам HiFi. Стараемся соответствовать.
Один из знакомых притаскивает к нам очень взрослого — двадцать шесть лет — клавишника, Андрея Шилова. У него за спиной многие годы участия в разных группах. Он знаком с такими недосягаемыми (для нас) звёздами, как Чепыжев и Кеслер из «Мозаики», Хабазин из «Весёлых ребят», Воробьёв из «Музыки», Малежик и многие другие. Возраст и авторитет заставляют принять его условия — номинальный руководитель группы, при этом я отвечаю за музыку. В тот же день он зовёт нас в гости, где нас ждёт ещё один взрослый — двадцать три года — гитарист Витя Гожев. Оказывается, они несколько лет играли в ансамбле «Гусляры», потом распались, потому что Витя ушёл в армию, солист Юра Лыков — в оркестр «Современник» Анатолия Кролла, остальные кто куда.
Витя, вернувшись из армии, решил с музыкой завязать, пошёл водить большегрузы, женился на вокалистке той же группы, родил и жил-не-тужил.
Однако Шилов, познакомившись с нами, лично увидев «Биг», решил вновь свернуть его с пути истинного, для чего и пригласил на взаимосмотрины.
Тот сначала ни в какую, мол, своё отыграл, другая жизнь, типа взрослый. Шилов подмигивает нам, а Витьке говорит: «Ну и чёрт с тобой! Не хочешь, не надо, а мы с ребятами попоём немного». Садится за пианино, мне даёт гитару и начинает играть что-то песняровское. В какой-то момент, опять же подмигнув, берёт заведомо неверный аккорд. Витька, одиноко оставшийся за столом, аж взвивается: «Неправильно!»
А Шилов ему:
— Ты давай к музыкантам не лезь. Наливай да пей, а нам не мешай!
— Так ведь неправильно!
— Где неправильно?
— Да вот здесь же! Дай гитару! Вот здесь!
— Ты чего, умнее всех? Может, ещё и поём тебе не так?
— Поёте, в принципе, нормально, но у «Песняров» здесь четырёхголосие.
— А где ж нам взять четвёртого? Ты же видишь, нас трое.
— Дайте подпою, сыграй ещё раз!
Пробуем на четыре голоса, несколько раз прокручиваем, звучит очень классно, чисто и звонко.
Вдруг Шилов говорит:
— Хорош фуфел гонять, время тратить на четыре голоса. Он сейчас по пьяни позабавится и свалит, а нам завтра всё по новой.
— Да не свалю я! — Витька понял, что зашёл далеко, и упавшим голосом: «Пойду звонить жене, вряд ли она согласится».
Я так разводить ещё не умею, поэтому влюблено смотрю на них обоих, Шилов уже хохочет в голос.
Гожев выходит в коридор позвонить, возвращается ещё более озадаченный: «Лариса сказала, чтоб не валял дурака и сейчас же соглашался, все заботы о ребёнке она возьмёт на себя, но в перспективе мечтает присоединиться как вокалистка».
Проводим несколько пробных репетиций и посиделок. В связи с грядущими триумфами остро встаёт вопрос о названии. Шилов с Витькой предлагают вернуться к их историческому «Гусляры». С точки зрения рок-героизма, может, и не лучшее, но с учётом задачи штурмовать официозные вершины вполне подходящее. Невольная ассоциация с «Песнярами» скорее льстит и подстёгивает, чем огорчает. С этим расстаёмся до сентября, у Зимина вторая попытка поступления в МИИТ, у нас каникулы.
Возникшая разновозрастность в группе неожиданно становится цементирующим фактором, нам есть чему поучиться у тех, кто старше, особенно в житейском плане, мы же, в сущности, совсем ещё пацанята. Наверняка накололи бы уйму дров и наделали кучу ошибок, от которых они нас уберегли. Мы же, в свою очередь, прошибаем их своей юношеской энергетикой и максимализмом.
Момент их появления счастливым образом совпадает с решением Шлычкова уйти из группы, поскольку для него это всё-таки не более чем хобби и, как следствие, соответствующее отношение к репетициям, на которые он может прийти, а может и не прийти, не любит что-либо усердно разучивать, да и выпивает намного больше, чем мы, что вызывает не осуждение (сами не ангелы), но неудобства.
Так же закономерно именно в те дни заканчивается наша вольница на старой репетиционной базе. То ли соседи пожаловались на круглосуточную тусовку и шум, то ли председатель профкома с замдиректора по режиму помирились, но, придя однажды и открыв ключом входную дверь, мы едва не втемяшиваемся лбами в свежую кирпичную кладку, которой отныне заложена эта самая входная дверь изнутри.
Всё произошло удивительно вовремя. Место для репетиций у нас теперь на порядок лучше, а тусовки рано или поздно привели бы к неприятностям.
Тем более к Шилову в его три комнаты всегда можно прийти в любом составе и сочетании, а у домовитых и хлебосольных Гожевых нальют тарелку супа или займут трояк.
Всё лето мы с Киселёвым по старой привычке частенько наведываемся на школьный двор попеть. И вот однажды мы приходим к нашей любимой лавочке, где обычно собирается народ для приятного (наше пение) с полезным (портвейн по кругу из горла), и видим, что аудитория намного больше, чем обычно, а в середине наяривает какой-то худощавый малый с ярко-рыжими длинными патлами и гитарой. Мало того, что толпа полностью игнорирует наше появление, так и на наше приветствие недовольно оглянулись и зашикали. Ничего себе! От возмущения начинаем его слушать. Редкой силы голос, фантастическая игра правой рукой, заменяющая целую ударную установку, и бесконечный поток собственных песен. Немного неотёсанные, не до конца отшлифованные по тексту, но ёмкие, образные и... их безумное количество. Диапазон широкий — от тех, что парни ржут до колик, до таких, где девчонки плачут навзрыд — цепляет, гад!
Знакомимся. Андрей Якубов, кличка Рыжий, живёт где-то в Лефортово, сюда приезжает к знакомой девушке. Пел в группе, но всех остальных забрали в армию, а он откосил, потому что дурак (в смысле вовремя и правильно оформил справку из психоневрологического диспансера).
На тут же объявленное предложение влиться к нам вежливо поясняет, что, во-первых, через год его бывшие соратники вернутся, а во-вторых, он собирается исполнять только свои песни и ничто другое ему не интересно. Исключение — несколько хитов «Deep Purple» — типа «Highway star», «Child of time» и «My woman from Tokyo», которые он визжит достаточно близко к оригиналу.
В своих вокальных и авторских способностях он уверен так же, как и в собственном звёздном будущем. Мы диву даёмся, как ему хватает глотки совмещать трёхчасовые песнопения в верхней тесситуре с возлиянием и курением после каждой песни. В таком возрасте хочется верить в чудеса, поэтому допускаем, что стоим и разговариваем с будущим советским Джимом Моррисоном, если не с Элвисом Пресли. То-то все окрестные девчонки, вчера не сводившие глаз с меня и Киселёва, сегодня трутся около Рыжего, нарочито укоротив юбки и углубив декольте.
Об этом отдельно. Принятые тогда в одежде мини-стиль у девочек и максимально обтягивающий у ребят обязывает следить за своими фигурами. И очень сильно следить! Только через много лет сверх меры упитанные афроамериканцы (это на современном политкорректном языке, а в то время — толстожопые негры) придумают безразмерные майки, бесформенные штаны и бесполые балахоны, призванные снивелировать их неуважение к культуре собственного тела.
Так что будь добр, не запускай себя, если не хочешь оказаться в конце очереди вместе с не умеющими играть на гитаре и прочими лузерами.
К середине семидесятых московский хиппизм от ультракрайних ортодоксальных форм, в виде длиннющих до пояса зелёных волос и широченных клёшей с вшитыми внизу штанин дверными щеколдами и/или горящими лампочками от фонарика, переходит к более или менее человекообразному облику. Стремление обратить внимание на свою необычность и западность от внешнего перетекает ко внутреннему.
Появляется свой птичий язык, где русские слова заменяются склоняемыми и спрягаемыми английскими. В обиходе фразы составляются так: «Пит, рингани Бобу на флэт, у него пэренты скипнули в кантри хаус, аск, можно ли френдам смитинговаться?». (Петя, позвони Борьке домой, у него родители уехали на дачу, спроси, можно с друзьями нагрянуть?) Отсюда же имена: Сеня — Сэм, Миша — Майкл, Коля — Ник, Лёша — Алекс.
Добираются даже до Пушкина:
Три герлицы под виндом
Пряли поздно ивнингом
«Кабы я была кингицей — спичет фёрстая герлица —
Я б на целый ворлд пиплов наткала бы трузеров»
«Кабы стала я кингицей — секонд спикает герлица —
Я б для модного пипла клёвый сейшн собрала»
«Кабы я была кингица — спичет сёрдая герлица —
Я б для батюшки кинга чилдренёнка бернула»
Онли выспикать успела, дор тихонько заскрипела
Ин зе рум вошёл грейт гай, местной стороны кингай
Ол зе тайм их разговора
Он стоял бихайнд забора
«Лет ит би, пошли на фак
Должен клёвый быть чувак».
И так далее. Вершиной является гипотетическое школьное сочинение на английском языке про подвиг Ивана Сусанина:
«Форест, форест, форест... Энималз, энималз, энималз... Ин зе мидл оф зе форест из Иван Сусанин энд поляки. „Вэа из Москоу?“ — аск поляки. „Ай донт ноу“, — сэйд Иван Сусанин. Энд афтер ит поляки килд Иван Сусанин. Иван Сусанин из зе хиро оф зе Совиет Юнион».
Необычайно популярны хиппи-анекдоты типа:
«Стук в дверь. Из-за двери голос:
— Кто там?
— Я!
— Я?»
Или такой:
«Летят по небу две половинки от крокодила — передняя и задняя. Передняя оборачивается и говорит задней: „Какая сегодня замечательная погода, не правда ли?“ А задняя отвечает: „...!!!!!“ (губами издаётся пердячий звук)»
А вот ещё:
«Весна, майский лес, всё цветёт, сияет, пахнет. Летит восторженный воробышек и вдруг посреди всего этого рая видит сидящую на ветке обдолбанную вдупель ворону!
Он ей: «Привет, ворона!»
Она мотает головой в сторону и возбуждённо громко каркает: «Та-а-м-м!!!»
Воробышек в непонятке, но летит в указанном направлении, летает-летает, ничего не находит и возвращается: «Ворона, а что там?» А ворона уже безучастно: «Где?»
И напоследок.
— Дяденька-дяденька!!! Лифт ведь ещё не приехал!
— Х..йня-а-а-а!!!!!
Из той же серии хиппи-четверостишия:
Я спросил электрика Петрова
«Для чего тебе на шее провод?»
Ничего Петров не отвечает
Только тихо ножками качает.
Там же:
Мне бабка выколола глазки
Чтоб я в шкафу варенье не нашёл
Теперь я не хожу в кино и не читаю сказки
Зато я нюхаю и слышу хорошо.
Есть мини-анекдоты, например: «Колобок повесился».
Придумываются даже загадки:
«Под кроватью валяется, на „з“ называется»
Отгадка — пятнадцать копеек. А почему на «з»? Закатилась!
И загадка-апофеоз:
Что такое «Жужжит-летает, в жопу не попадает!»?
Отгадка: советская машинка для попадания в жопу.
Нравы и формы общения тоже любопытные. Легко и непринуждённо сколачиваются компании на один вечер (иногда плюс одна ночь), где молодняк охотно и с интересом общается, чтоб завтра расстаться навсегда. Как-то у меня в отсутствие родителей собирается несколько человек, кто-то куда-то кому-то звонит и через час в квартиру набивается человек двадцать пять, которых я в первый (и в последний) раз вижу, мы курим, выпиваем, разговариваем о музыке, спонтанно разбиваемся на пары и утром прощаемся, не спросив телефоны. Никакой неловкости и сожаления — так принято. Те, кто решает остаться и зависнуть — welcome!
Слегка прибираем квартиру и приступаем к операции «Хрусталь». Так называется сдача бутылок и другой стеклотары в специальные пункты приёма. В ходу шутливо-кощунственно переделанная фраза из Библии: «Время вскрывать бутылки и время сдавать бутылки». После хорошей вечеринки может скопиться двадцать-тридцать образцов пустой посуды: бутылки из-под пива (12 коп.), портвейна (17 коп.), «огнетушители» из-под шампанского и самого дешёвого портвейна (18 коп.), банки из-под огурцов (10 коп), майонеза (3 коп.) и других. То есть любимый тезис социализма про уверенность в завтрашнем дне напрямую проецируется в том смысле, что при всех раскладах утренний опохмел с бюджетом три-четыре рубля нам обеспечен.
Но это теоретический идеал, реальность жёстче. В пункт приёма всегда огромные очереди плюс берут не всю тару. Приёмщица придирчиво и брезгливо отставляет в сторонку бутылки с неоторванными этикетками, плохо отскоблённой фольгой и малейшим намёком на трещины и сколы у горлышка. Степень заискивания перед ней зашкаливает, осанка и повадки этой дамы соответствуют английской королеве, неожиданно и плотно подсевшей на «Беломор».
В её руках судьба и здоровье подданных на ближайшие часы. Сама она до прямого общения не опускается, совместные старт-апы и бизнес-проекты невозможны, хотя коррупционные схемы прослеживаются. Несколько явно приближённых ко двору джентльменов, снующих туда-обратно через служебную дверь, подходят к озадаченно стоящим с непринятой тарой (обычно половина от принесённой) аккурат в момент осмысления серьёзных недоимок в уже спланированный и распределённый бюджет.
Сочувственно поцокав языком, они ещё раз осматривают неликвид и предлагают забрать всё оптом (кроме действительно покоцанного), на две-три копейки дешевле номинала, за счёт которых они и закроют проблему. Ура! Солнце опять светит!
Зажатый в кулаке трояк (плюс-минус) позволяет направить стопы в близлежащую пивную-автомат, где кипит-бурлит насыщенная и разнообразная жизнь. И там-то мы уже не униженные-оскорблённые, а полноправные участники процесса во всех его проявлениях. Главный прикол в том, что московские пивные той поры с абсолютным пьянством связь имеют минимальную. Сюда не ходят, чтоб напиться. Скорее, напротив — сдемпфировать и минимизировать возможные протуберанцы. Личные автомобили, как сдерживающий фактор, отсутствуют, кафешек-кофеен тоже мало, бары-рестораны предполагают длительное и финансово-ёмкое погружение в прозаическую романтику. Поэтому все ходят в пивную «по кружечке».
Их по городу в шаговой доступности навалом. Официальных названий и даже вывесок они не имеют, народу приходится брать топонимику на себя. Отсюда «Семь ветров», «Три ступеньки», «Три поросёнка», «Пани Моника», «Грибки», «Пиночет» и так далее. Сюда приходят в мороз — согреться, в жару — остудиться, в дождь — обсохнуть и при необходимости очухаться после вчерашнего с риском уйти в сегодняшнее. А также: поделиться новостями и обсудить проблему, обуздать зашкаливавшую радость и извести нахлынувшую смурь, расслабиться и успокоиться, доказать правоту и выслушать оппонента, уважить авторитетное мнение и выдвинуть свою гипотезу. Здесь могут столкнуться начальники и подчинённые, рядовые и офицеры, спортсмены и болельщики, врачи и больные. Это чистилище, откуда через час-полтора есть два пути — вернуться в прежний формат, домой, к друзьям, на футбол, в театр или уже до конца отпустить ситуацию — через тернии ближайшего гастронома прямиком к манящим звёздам в виде свободного дрейфа по волнам незаданного и непредсказуемого (вру, вполне предсказуемого).
Лет через двадцать я выиграю импровизированный конкурс в спонтанном журналистском застолье: кто одной фразой сможет описать и передать суть тех волшебных заведений. Моя фраза была: «Повторять будете?». Расшифрую. По периметру всего зала вместо столиков прибиты полки, на которых стоят пустые кружки. В пиковые моменты (обед и по окончании рабочего дня) народу набивается под завязку и пустых кружек не хватает.
Вот и образовывается посреди зала движущаяся по кругу общность страждущих, спрашивающая у каждого, если в кружке остаётся меньше половины: «Повторять будете?». Получивший отрицательный ответ деликатно пристраивается рядом в ожидании, остальные продолжают циркулировать до следующей удачи.
Заимевший кружку сначала занимает очередь к окошку в стеклянной перегородке, за которой, собственно, открывается светлый путь к уже близкому счастью. Здесь можно разменять вожделенные двадцатикопеечные монеты, на которых и работают автоматы, взять нехитрую закуску — солёные сушки, хрустящий картофель в пакетах, невкусную, твёрдую и вонючую копчёную рыбу, варёные яички, плавленые сырки (последние две позиции в основном для тех, кто предпочитает пиво «с прицепом» — водкой или портвейном).
Остаётся только помыть кружку, для этого переворачиваешь и ставишь на специальную круглую платформочку прямо в автомате и давишь сверху, что вызывает фонтанчики струек внутри кружки и чуть-чуть снаружи. Типа, помыл.
И только после этого бросаешь монетку в щель и через десяток секунд первый глоток, как первый поцелуй!
Курить запрещено, но можно, дверь в туалет тоже неподалёку, поэтому букет ароматов соответствующий и стандартный для всех подобных заведений. Его, правда, замечаешь только при входе, потом принюхиваешься.
В наши продвинутые псевдоумные времена социальную значимость тех пивнух можно определить как институт общественных коммуникаций, где легко и ненадолго знакомились, рассказывали анекдоты, шёпотом распространяли слухи и сплетни, делились узкопрофессиональной неафишируемой информацией.
Здесь от священников мы узнали, что скоро тысячелетие крещения Руси, от врачей — про новую страшную болезнь СПИД, от милиционеров — про орудующих маньяков и беглых рецидивистов и так далее. Были и вечные темы — когда помрёт Леонид Ильич, и кто будет следующим тренером сборной СССР по футболу. При этом внешнее общение вовсе не обязательно, можно в своём кругу обсудить новые песни, прошедшую репетицию, перемыть кости отсутствующим членам коллектива и помечтать о грядущих триумфах.
С часу до двух окошко закрывается на обед и вот тут на авансцену выходят багроволицые персонажи, занимая позицию у того самого окошка. Благодаря им всяк припёршийся с бумажным рублём и обнаруживший, что наменять двадцарики негде, даже не успевает расстроиться.
К вашим услугам! Приветливые алкаши решают вопрос — правда, на рубль дают четыре монеты. Да разве это проблема? Менты их не трогают и не посягают на их гешефт, даже разменивая для себя. А ещё говорят, что ничего святого не осталось у нашего народа! За этот час персонажи успевают наскирдовать прибавочной стоимости на весь оставшийся день и на всю свою разросшуюся после обеда компанию. Есть и другие, ещё более экзотические формы заработка. В знаменитой «Ладье» на углу Столешникова и Пушкинской (ныне Б.Дмитровка) по залу всегда бродит в сопровождении многочисленной свиты худощавый малый, предлагая всем трёхрублёвое пари: он выпьет кружку быстрее, чем любой из вас половину. Его все уже знают, и пари заключают не из азарта, поскольку шансов нет, а ради зрелища. Оно того стоит! По команде «На старт! Внимание! Марш!» он ещё какое-то время насмешливо смотрит на булькающего с выпученными глазами соперника, потом вдруг распахивает огромную пасть, несоизмеримую с его габаритами, и первым отработанным движением вплёскивает туда сразу примерно три четверти кружки и, бросив ещё один ласковый взгляд на оппонента, закидывает остаток небрежно-эффектным кистевым взмахом руки. С чем сравнить этот взмах? Так футболист, обведший вратаря, вколачивает мяч в уже пустые ворота. Так преподаватель, выведя сложнейшую формулу, ставит точку мелом на доске. Так стриптизёрша сбрасывает на пол последнюю деталь одежды. Собственно, за это и платят. Стыдно вспомнить, но мы подняли на смех и весь вечер злобно подкалывали малознакомого чувака, вернувшегося из Львова и рассказавшего, что там случайно встретившиеся на улице приятели заходят в ближайшее кафе или бар на чашечку кофе. Мы, идиоты, ржём весь вечер, импровизируя и стебаясь вокруг одного вопроса: «Кофе-то зачем?».
Обычная норма потребления, если зашёл ненадолго и ненароком — две-три кружки. Это как бы не ломая график остального дня и не отрываясь от дел. Если поход спланирован и торопиться некуда — то четыре-пять-шесть... После этого, как уже сказано, момент истины. Уходя — уходи!.. или оставайся. Дальше всё как по книжке — сброс по рублю-по два, кто-то, пока остальные стерегут кружки, сбегает в ближайший магазин и снабдит честную компанию всем необходимым для следующего этапа. Пока при памяти, надо решить главный вопрос — сколько и чего брать.
Выбор, собственно, невелик — портвейн или водка. Если портвейн позволит остаться в статусе выпившего человека, углубит разговор, отточит формулировки и, несмотря ни на что, привнесёт душевность в общение, то водка — это уже, как говорится, до первой крови. Поскольку решение принимается осознанно, ещё на берегу, то лучше всего сразу выстроить алгоритм дальнейших действий, страхующий от вляпывания в неожиданные и неприятные ситуации. Здесь советский принцип «Своих не бросать» работает чётко. В метро хоть под руки, но заведут, на крайняк посадят в такси, самых ослабевших проводят до дома.
После пива мы водкой не догоняемся никогда. Во-первых, дорого. Во-вторых, не пьём ради нажраться. В-третьих, водка нарушает витающую в воздухе позитивную гармонию. Мы даже находим этому физиологическое объяснение. Если портвейн, плохой или хороший, всё-таки пьётся с ощущением вкуса и аромата (точнее — запаха), то водку приходится вонзать в себя. Не рассчитан организм на добровольное восприятие, приходится осуществлять насилие. А уж он в порядке самообороны выделяет адреналин — отсюда агрессия, беспричинная злоба и мозги набекрень — такой вот экстрим. С водкой, но без пива, связано другое, напрочь исчезнувшее из жизни и труднообъяснимое сегодня явление под названием «Сообразить на троих». Это полный антипод пивных. Никакого общения, зарождающейся дружбы и прочих побочных явлений. У винных магазинов стихийно кучкуются незнакомые мужики-одиночки, которые просто хотят после работы засосать стакан водки и с миром пойти домой. Обычно даже не знакомятся, отношения заканчиваются не начавшись.
Водка дорогая, сэкономленного рубля, выданного женой на обед, самому купить не хватит — бутылка-поллитровка стоит два восемьдесят семь, да и много это для одного. А вот на троих, по рублю и по неполному стакану — самое оно.
Итак, сначала спонтанно обнюхиваются два одиночества и уже вдвоём фильтруют вновь прибывающих вопросом: «Третьим будешь?». Тройки комплектуются быстро, на оставшиеся от трёх рублей тринадцать копеек берётся четвертушка чёрного хлеба и либо несколько килек, либо кусочек колбасы, а чаще ничего. Откуда-то достаётся или одалживается гранёный стакан, наполняемый три раза почти до краёв и по очереди предлагается участникам процесса. После чего — вежливое «спасибо» и каждый своей дорогой.
Для наших гиперобщительных натур это дико, но «не суди других...». Есть умельцы, которые разливают водку в стаканы на слух, по булькам. Оказывается, откупоренная и направленная строго вертикально вниз бутылка опорожняется ровно за двадцать восемь булек, не больше и не меньше. Так они успевают эти бульки считать и вовремя прерывать наливалово. Таких уважают и за твёрдую руку уступают лишнюю, двадцать восьмую бульку.
Главное отличие застолий разных эпох состоит в соотношении стоимости выпивки и закуски. Пируют в основном дома, еду готовят сами, и спиртное составляет шестьдесят-семьдесят процентов расходов. Скажи в то время кому-нибудь, что недопитый и оставленный на столе алкоголь через двадцать лет будет в порядке вещей. Мигом отправят во Львов кофе пить!
Если к концу не хватает, то бежим в ближайший ресторан (до полуночи) либо (позже) едем к специально стоящим таксистам у метро «Парк культуры» или у Аэровокзала на Ленинградке.
Глава 3. Первые успехи →
|
