|
Глава 1. Зачатие (1972–1974 г.)
Через много лет мы узнаем, что жили в эпоху застоя, но сейчас нам никто об этом не говорит. На дворе семьдесят второй год — активный, насыщенный и интересный.
В мае в Москву впервые приезжает президент США, осенью — главные хоккейные матчи века — первая суперсерия с канадскими профессионалами, а также Мюнхенская Олимпиада с великой трёхсекундной баскетбольной концовкой матча СССР — США и ещё много-всяко.
К первому сентября лесные пожары вокруг Москвы потихоньку утихают, дым рассеивается и мы с интересом рассматриваем друг друга во вновь собранном девятом классе физико-математической школы 1140 на углу Переяславки и Безбожного (ныне Протопоповского) переулка. Талантливые и умные ребята со всей Москвы — амбициозные, привыкшие быть лучшими в своих прежних школах, понимающие, что здесь авторитет надо завоёвывать заново и на другом уровне. А этот авторитет не только из учёбы складывается.
К тому времени уже определен набор качеств, обладание которыми даёт определенные бонусы и фору в подростковой компании, а именно: уметь хотя бы немного петь и играть на гитаре, заниматься спортом, закончить любое начатое предложение из «Двенадцати стульев», «Золотого теленка», «Швейка», «Понедельник начинается в субботу», к месту цитировать «Берегись автомобиля», гайдаевские комедии, «Белое солнце пустыни», быть в курсе музыкальных новинок. В идеале, конечно, неплохо иметь джинсы, хотя бы потертые (об этом позже), но тут уж, как говорится, не родись красивым...
Почти все ребята указанным стандартам соответствуют. Джинсов, правда, нет ни у кого, но это заставляет резко прибавить в других компонентах. В частности, сразу встаёт вопрос о создании своей бит-группы. Сразу же выяснилось, что наш новый класс готов выкатить три более или менее равноценных состава.
Классы разбиты на параллели в зависимости от специальностей по производственному обучению, то есть вместе с аттестатом зрелости вручаются свидетельства о присвоении профессии. Мы учимся на электромехаников по обслуживанию и эксплуатации ЭВМ. В реальности это означает, что большинство ребят на «ты» с радиотехникой, умеют паять и собирать всякие устройства, для них не вопрос оснастить всем необходимым самодельные электрогитары (а где было взять другие?). Эти навыки задействованы по полной и вскоре у меня есть выпиленная из ДСП приличного вида гитара, способная издавать какие-то звуки. В школе работают достаточно продвинутые учителя, которые, рискуя показом учебных фильмов, дают для репетиций звукоусилительные блоки от киноустановки «Кинап». Их всего два, поэтому в один с помощью сопливых проводов и спичек втыкаем гитары, а в другой — микрофоны. Рояль и барабан с тарелками, которые тоже есть в школе, усиления не требуют, а об органе пока не мечтаем. Зато какой же кайф после уроков, потратив часа полтора на перетаскивание усилителей, подключение проводов, экстренного (почти всегда) мелкого ремонта, всем вместе наконец попробовать что-то сыграть. Нахлынувшим счастьем просто необходимо поделиться с окружающим миром, поэтому мы распахиваем окна актового зала, выходившие на Безбожный переулок и прохожих избавляет от нашего искрометного искусства лишь проходящий мимо трамвай. А потом ещё можно пройти по Безбожному до метро «Проспект Мира» с гитарой в руке под завистливо-восхищенные взгляды мальчишек и девчонок. К этому прилагаются длинные волосы, настолько быстро растущие, что уже месяца через полтора военрук школы выгоняет нас с урока начальной военной подготовки, скомандовав: «В парикмахерскую — шагом марш!» Никуда мы, конечно, не идём, посетовав через неделю, что парикмахерская была закрыта. Мы выгнаны вторично с напутствием: «Я живу в Перово, в моем доме парикмахерская точно открыта, я утром проходил. Вот адрес!». Мы позорно взвываем, что, мол, нет денег с собой. Николай Сергеевич достаёт из бумажника 2 рубля: «Здесь хватит. Езжайте!». Мы опять: «Чем отдавать будем? Мы из бедных семей!». Он: «Я угощаю! Отдадите пятерками по военному делу».
Довольно скоро выясняется, что анонсированные три состава в большей степени являются декларативными, то есть в каждом из них, включая мой, есть кто-то один играющий, а остальные лишь на подступах к началу творческого пути и огромное желание не сокращает дистанцию к первому аккорду. Поэтому естественным путём создаётся дрим-тим, то есть одна группа из пятерых ребят, кое-как на что-то там способных.
Я уверенно играю на семиструнной электрогитаре и не собираюсь ничего менять. Вполне прилично выглядит барабанщик Лёшка Зимин, с которым мы пройдём вместе большой музыкальный и временной путь. Остальные слабее, но струны дёргать могут, не всегда впопад, но громко! Самому безнадёжному поручили играть на таком никчёмном инструменте, как бас. Приходится, скрывая досаду и нетерпение, показывать длинные гулкие ноты, соответствующие аккордам моей гитары. К удивлению, ребята меня слушаются и вскоре мы в состоянии сыграть несколько битловских песен.
Всё-таки кое-какой багаж к тому моменту у меня уже есть.
Весь предыдущий отрезок жизни меня растит бабушка, с которой мы живём на Пушкинской площади в большой дружной коммуналке. Сама по себе квартира необычная — высокий первый этаж и вход прямо с улицы. А уж виды она видала!
Рассказы соседей предварили книгу воспоминаний Андрея Петровича Старостина про Москву 20-х гг., где я натыкаюсь на описание свадьбы звезды МХАТа тех лет Михаила Яншина и не меньшей звезды цыганского театра «Ромэн» Ляли Черной. Свадьба проходит у артистов дома и Старостин подробно приводит свой маршрут по пути на торжество, а именно: «Добрался до Страстной площади (бульвара еще не было), вошел в арку проходного двора в Козицкий переулок, состоящего из трех двориков, соединенных опять же арками. Пройдя два из них, в третьем, посреди слева крылечко и дверь сразу в квартиру, без подъезда. Несколько ступенек вверх — и вы у них...» Или — через шестьдесят лет — у меня, как кому угодно.
Забегая вперёд, могу сказать, что великим предкам не в чем меня упрекнуть. Знамя из их рук подхвачено и гордо реет в течение долгих лет над одним из самых тусовочных мест музыкальной Москвы.
Но это всё не скоро. А пока мы с бабушкой живём жизнью небогатой московской интеллигенции, где нехватка материальных благ (долго не было даже телевизора, не говоря о большем) с лихвой компенсируется книгами из библиотеки в соседнем доме, распахнутыми настежь дверьми с постоянными гостями, бесконечными походами по музеям, концертам, театрам — (правда, только тем, куда можно было попасть, но в детстве не все ли равно!).
Бабушка даже слегка перестаралась. Среди ее знакомых была хористка из Большого театра, так я имел принуждение к счастью пересмотреть весь репертуар. Ну ладно, «Руслан и Людмила» или «Сказка о царе Салтане», там хоть голову на сцену выкатывают или кораблик выплывает, а как насчет «Чио-Чио-Сан» в восьмилетнем возрасте или концертов Шнитке? Короче, с одной стороны, стойкое пресыщение классикой на всю оставшуюся жизнь, а с другой, видимо, на подкорке многое осталось. Апофеозом становится виолончель в качестве инструмента, выбранного опять же бабушкой для моего музыкального образования.
Вся моя повседневная жизнь умещается на небольшом пятачке, точнее, треугольнике: двор, школа № 636 в тылу у Ленкома (там сейчас медучилище) и музыкальная школа во дворе кинотеатра «Центральный», аккурат где сейчас новый корпус «Известий». Так вот, по дороге из школы в музыкалку и потом домой, через Пушкинскую площадь, всегда можно увидеть кучу всего интересного. Например, идя дворами, у служебного входа в «Ленком» я часто встречаю небожителей в виде артистов, имена которых ещё никому ничего не говорят (например, Караченцов), а уж если повезет, то Збруева и даже Светлану Савелову («Семь стариков и одна девушка»), по которой все мальчишки школы с первого по десятый класс сохнут официально. Театр шефствует над школой и мы почти что свои. По крайней мере, если пройти близко, то парни из театра с тобой поздороваются, причем обязательно за руку, что сильно влияет на самооценку. А уж на самой Пушке чего только не увидишь. Памятник Александру Сергеевичу и сейчас остается самым популярным местом встречи и назначения свиданий, а уж в то время в отсутствие мобильников стоят толпами и ждут друг друга подолгу, время от времени накрываемые волнами выходящих из кинотеатров «Центральный» и «Россия».
Здесь все московские франты и самые красивые девушки, впрочем, некрасивые тоже, первые хиппи, военные в галифе, приезжие со всего Союза в тюбетейках и кепках-аэродромах, тут же на бульваре старики в пикейных жилетах и старушенции в шляпках.
Мы все это невольно впитываем, хотя смотрим за происходящим вполглаза — своих дел предостаточно. Например, с помощью палки и приклеенного к её концу кусочку пластилина можно собирать мелочь из фонтана, которую туда бросают туристы. В удачные дни, когда нет милиции и монеты лежат ближе к краю, можно наскирдовать копеек пятьдесят, а в неудачные я знаю еще один кошерный способ. В Елисеевском магазине всегда столпотворение, особенно у касс. Поэтому, если протиснуться под ногами взрослых, на полу всегда или почти всегда валяются оброненные копеечки, двушечки, пятаки, а иногда даже гривенники. Таким образом, даже нефартовый день можно украсить мороженым и стаканом газированной воды из автомата.
Конечно, не все так безоблачно и романтично. Превращение Москвы в крупнейший мегаполис отнюдь не обогатило ее культурой, лоском и другими атрибутами столичности, а её центр в те годы совершенно не предполагает элитарность проживающего в нем контингента. Проще говоря, в невероятно забитых коммуналках ютится весьма пестрый люд, в том числе и всякий сброд, наводнивший Москву отнюдь не с целью реализовать свой талант или сделать достойную карьеру. Эти уроды рожают детей, которые потом сбиваются в стайки, делая даже респектабельные районы весьма рискованными для прогулок и вообще для беспричинного появления. Подходит толпа, отбирает деньги, а у тех, кто постарше, могут снять джинсы или часы. Мой проходной двор одним концом упирается в знаменитую Вахрушенку, одно из знаковых шпанистых мест центра Москвы. А поскольку я никак не ассимилируюсь с этими ребятами, так как хорошо учусь, в меру развит и воспитан, разговариваю на другом, чем они, языке, а самое страшное — хожу в музыкальную школу, таская с собой огромный и смешной инструмент — это совершенно не вписывается в их эстетику, а соответственно, не может быть ни понято, ни прощено.
В конце концов я бросаю музыкальную школу и с огромным трудом, отходив год в качестве вольноопределяющегося, или на мальчишеском сленге, незаписанного, все-таки зачислен вратарём в знаменитую ФШМ (Футбольную школу молодежи) в Лужниках. Это немного смягчает дворовую ситуацию, хотя полностью смыть виолончельный позор даже футбол не в состоянии.
Мои музыкальные вкусы определяются, повторюсь, стараниями бабушки и наличием в комнате радиоточки с одной программой, где с утра до ночи крутят популярную классику, народную музыку, песни военных лет, а самыми модерновыми являются изредка транслируемые Кобзон и Хиль. У соседки есть проигрыватель с пластинками, но и она дальше Магомаева не заглядывает и границы Полада Бюль-Бюль-оглы не переходит.
Поездки в пионерские лагеря формируют трепетное отношение и жгучую зависть к ребятам, бренчавшим на гитаре песни про атлантов и туманы, о друге и прощании с горами, а позже про белые платья с пояском, алешкину любовь, царевну-несмеяну и портреты работы Пабло Пикассо.
Один парень, чуть постарше, на аккордеоне свободно подбирает и сходу играет любую известную ему песню, вызывая заслуженное уважение окружающих. С той поры моё движение в сторону музыки становится осознанным. Проведя остаток лета в Одессе, где живёт с другой бабушкой моя старшая сестра Марина, я экспроприирую старую-старую гитару, оставшуюся от погибшего на войне дедушки и там же у кого-то в гостях впервые слышу битлов и роллингов. Имеются в виду не именно группы «Beatles» и «Rolling Stones», а любые ансамбли с электрогитарами и барабанами, певшие на английском языке. Причем деление на битлов и роллингов следующее. Если хоть какое-то мелодическое начало присутствует, это битлы, а ежели совсем одни хриплые вопли и крики, то, стало быть, роллинги. Почему классифицировали именно так, не знаю. Делим не мы — нам старшие ребята на перемене в школьном туалете объясняют, пока курят. Могу лишь предположить, что если в слове «битлы» есть что-то человеческое, то «роллинги» — это уже совсем отребье. На этом точка. Никакой информации нет вообще, а к тем, у кого есть, мне не дотянуться. В общем доступе есть лишь с натяжкой отнесенный к «битлам» по указанной квалификации фрагмент песни «Can’t buy my love» (по-нашему «бэйбилон») в качестве заставки пропагандистской телепередачи «В объективе Америка» про нью-йоркские трущобы, безработицу, забастовки, линчевание негров и убийство президентов, а еще фрагмент из мультфильма «Шайбу-шайбу», где в перерыве на площадку выскакивают лохматые чудища с гитарами (несомненно, роллинги), и устраивают разнузданную рок-н-рольную (еще одно непонятное слово, даже старшеклассники толком не могут объяснить) вакханалию.
Итак, в пятом классе я по собственному почину самостоятельно учусь играть на гитаре и стареньком, из комиссионки, аккордеоне. (Мама напряглась!) Правда, гитара семиструнная, но я о другой и не подозреваю. Ко всеобщему удивлению, мгновенно осваиваю то и другое, у меня прорезается неплохой гармонический слух, сыграть любую из звучавших тогда песен не проблема. Это совпадает по времени с глобальным наступлением рок или, как тогда называли, бит-музыки, медленно, пядь за пядью, отвоевывавшей советскую землю, беря в плен целые классы, школы, районы, города.
То тут, то там рушатся очередные редуты, почему-то именно в мультфильмах появляются первые бит-опусы на русском языке («Мы к вам приехали на час», «Ничего на свете лучше нету», «Фильм, фильм, фильм»...). Настоящими бомбами становятся первые пластинки советских групп: «Норок», «Поющие гитары», «Веселые ребята». Придуманное для них понятие «вокально-инструментальный ансамбль», или ВИА (гениальная аббревиатура для легализации жанра при невозможности использования бит- и рок-терминологии), ни иронии, ни усмешек не вызывает, поскольку все по-настоящему играют и поют, можно только догадываться, на какие ухищрения приходится идти первопроходцам, чтобы это состоялось в принципе. Уже потом, много позже, ВИА оседлают ушлые эстрадные администраторы и бездарные композиторы, что и приведёт к уродливому ВИА-штампу, бесконечным клонам «...гитар», «...ребят», «...сердец» и «...голосов». Но сейчас о другом.
В том же году у нас в классе появляется парень-индонезиец, Харди Сухорье, который вместе с отцом, опальным коммунистом, получил убежище в СССР. Унося ноги после переворота в своей стране, они вместе с марксистскими идеалами захватили с собой несколько настоящих битловских пластинок. Что это означает в то время? Сверстники поймут!
Москва уже заполнена длинноволосыми юношами в джинсах, у некоторых в руках зачехлённые электрогитары, вечерами они гуляют с девушками и без по Пушкинской и Горького. Пристроившись сзади или еще как-то невзначай оказавшись рядом, можно, словно позывные инопланетян, услышать такие далекие и манящие слова, как «сейшн», «система», «стрит», «флэт», «трузер», и уже что-то совсем запредельное типа «Вудсток» или «Ринго Старр».
Кстати, Харди про «стрит» и «флэт» ничего не знает, но про «Вудсток» и всех более или менее знаменитых музыкантов рассказывает толково и подробно, иллюстрируя фактологию многочисленными фотографиями и цветными журналами (а мне даже даёт переснять). Интерес к этому всему повальный, поэтому наш класс становится довольно продвинутым и даже старшеклассники иногда не чураются нас о чем-то застенчиво спрашивать.
Единственное, что в классе нет ребят, играющих на инструментах, поэтому я до поры занимаюсь исключительно самообразованием в замкнутом пространстве своей комнаты. Вершиной этого периода становится рукописный сборник текстов песен «Битлз», которые разными путями удаётся собрать и проиллюстрировать опять же невесть как раздобытыми фотографиями. Причем в этот сборник переписаны даже те песни, которые еще не слышал (впрок!), а те, что слышал, усердно разучиваются на той же самой семиструнной гитаре. О том, что весь рок-н-ролл играется на шестиструнных, мне неведомо: экспертов такого уровня в обозримом окружении не прослеживается.
Не меньшее значение в становлении личности сыграли мои футбольные университеты, которые не только футбола касаются. Здесь с ранних лет ощущаешь ответственность за себя и других, чувство локтя. Один — за всех, все — за одного и многое другое. Начинаешь в любом случае с себя. Я это узнаю еще на первом просмотре в ФШМ, когда огромное количество мальчишек 10-11 лет, уже что-то умеющих, делят на две команды и минут двадцать-тридцать дают поиграть, чтобы отобрать толковых и просматривать следующих. Я со своим дворовым и лагерным опытом уверенно встаю в ворота и ... пропускаю все, что летит в створ. Растерялся, расстроился, колени дрожат, руки не слушаются, короче, полный облом. Вдруг к воротам подходит один из тренеров, знаменитый Валентин Бубукин, только недавно закончивший игровую карьеру и в моих глазах — человек из космоса. Доброжелательно интересуется, почему у меня ничего не получается. Я мямлю, что какой-то день сегодня, игра не пошла и т.д.. Он послушал и говорит: «Вот ты говоришь, что сегодняшняя игра не пошла, а ведь завтрашней может и не быть. А ну-ка, соберись!». Пробило... По крайней мере, меня сразу не выгоняют, а разрешают ходить на тренировки для того, чтобы посмотреть, как будет развиваться мой недюжинный талант. Примерно через год все-таки официально зачисляют.
Это к тому, что серьёзный спорт в детстве позволяет намного раньше примерить на себя модель взрослой жизни, причем в той части, где присутствует острая конкуренция внутри коллектива, умноженная на необходимость выступать во внешнем мире единым целым, умение выстраивать отношения с ребятами и тренерами, а главное — досрочное понимание того, что для собственного успеха надо дико вкалывать, причем именно тебе самому. В футболе по блату в состав не пройдешь — не позволит презумпция результата.
Раз в год ФШМ устраивают итоговый вечер и после награждения призеров обязательно показывают то, чего не увидишь нигде — например, часовой фильм про последний розыгрыш Кубка Стэнли. Представляете, каково после черно-белых полумутных телевизоров увидеть на большом киноэкране ярко и красочно снятый современный хоккей с совершенно другими персонажами.
В отличие от наших, нарочито под одну гребенку пригнанных, у канадцев, помимо собственно хоккея, каждый шаг, каждый жест направлен на позиционирование собственной индивидуальности. Играют без шлемов, а некоторые вратари без масок — лица в шрамах, лысые, бородатые, лохматые, усы с бакенбардами — наши прически полубокс или косые проборы сравнения не выдерживают. А еще они все во время игры жуют жвачку, а еще они дерутся и никто даже не думает их разнимать, а еще дерутся команда на команду с разбросанными по всей площадке клюшками и крагами, а еще вратари выкатываются чуть ли не к синей линии, а еще лица у игроков и тренеров, да и зрителей совсем другие — независимые, самодостаточные (по нашим тогдашним понятиям просто очень наглые), а еще...
Догадываетесь, кто становится центром внимания всей школы на ближайшие несколько дней?
Одновременно с переходом в новую школу я решаюсь ещё на один глобальный шаг — меняю уютные и привычные Лужники с травяными полями, где мне спокойно и комфортно в роли запасного вратаря юношеской команды ФШМ 1957 года рождения, на гаревую поляну старенького стадиона ЗИЛ недалеко от Автозаводской, но зато здесь я два последних года играю за основной состав юношеской команды «Торпедо», что привило на оставшуюся жизнь все вышеперечисленные качества.
Вернёмся в актовый зал новой школы.
Итак, новый ансамбль существует уже почти два месяца, а мир ещё об этом ни сном, ни духом. У нас руки чешутся и кровь бурлит от такой несправедливости, но на репетициях двери на замок— ждём своего часа и возможности наконец заявить о себе сразу в полный голос.
Один из трёх ансамблей нашего 9 класса.
А вот и шанс! Перед осенними каникулами намечен вечер с самодеятельностью и танцами. Нам объявлено, что на концерте мы идём как гвоздь программы, но танцы потом придётся делить с ещё одним школьным ансамблем из десятого класса.
Мы настроены благодушно и снисходительно соглашаемся. Чего нам бояться, если мы уже в состоянии от начала до конца сыграть «Hey Jude», а «Алёшкину любовь» (второй гитарист Витька Файзрахманов умеет точно играть вступление), в припеве поём на два голоса. Трепещите!
В назначенный день мы освобождены от занятий и готовимся к дебюту. Настраиваем аппарат, прогоняем все готовые к показу песни и идём в парикмахерскую, чтобы чуть-чуть подправить и уложить и без того роскошные шевелюры (результат сделки с военруком — до концерта он нас не трогает, но потом мы стрижёмся добровольно).
Вернувшись, не сразу понимаем происходящее. Наша, с таким трудом, с миру по нитке собранная и отстроенная аппаратура бесцеремонно сдвинута в сторонку, а на сцене установлен и включен настоящий комплект пусть советских, но предназначенных для музыки усилителей и колонок. Плюс полная ударная установка и электроорган «Perle».
Выясняется, что два наших десятиклассника играют в ансамбле «Деревянные зубы» (ничего страшного, просто было такое поветрие придумывать идиотские названия, причём как бы вторые, подпольные, официально они называются «Парусники»), в котором остальные ребята, почти уже взрослые, где-то работают и приедут к вечеру.
Эти двое, которые из школы, проверяют звук, один из них берёт соло-гитару, второй — бас, и просят Лёшку Зимина подстучать на барабанах. Начинают вступление к «Нет тебя прекрасней». И вот, который с басовкой в руках, опрокидывает меня навзничь. Что он творит на этой, кстати, настоящей, не самодельной гитаре «Орфей» болгарского производства, не передать. У меня рушится мир, до того момента вполне обжитой и понятный. Надо сказать, что «Нет тебя прекрасней» — это первая отечественная песня «Поющих гитар», где бас и соло-гитара играют по неслыханным до того в СССР канонам, и эти партии надолго становятся хрестоматийными. Я ошарашен и разорван на мелкие кусочки. Не мог представить, что бас так играется (раньше особо не вслушивался, гудит там что-то внизу — и ладно, больше соло интересовался) в принципе, а тем более, что такое может вытворять паренёк-старшеклассник из костей и из мяса, худощавый, невысокий, в очках. Так он ещё и поёт здорово.
Желания выступать на вечере после услышанного как минимум не прибавилось.
Они заканчивают настройку, знакомимся. Очень доброжелательные, помогают нам включиться и вообще всячески поддерживают.
Тот, который на басу, Андрей Егоров (запомните, он ещё будет фигурировать в дальнейшем), — как выясняется, не басист вовсе, а клавишник. Басист, соло-гитарист и барабанщик подъедут попозже.
Становится ясно, что соревновательная составляющая сегодня пропускается — силы неравны и сильно неравны. Мы, конечно, выступаем в концерте, нам даже хлопают, но вместо звёздного старта уже проходим по разряду «а вот это мальчики из нашего класса играют» и от предложения сыграть свой блок на танцах благоразумно отказываемся под вымышленным предлогом — то ли у меня внезапно ангина разразилась, то ли басист пальцы обжёг, пока прикуривал, то ли клавишника мама домой позвала — что-то в таком роде.
Я весь вечер, как заворожённый, не отвожу глаз и не отворачиваю ушей от сцены и того, что там происходит. По сути, я впервые на живом выступлении настоящей группы. Увиденное меня не обламывает, а наоборот, даёт колоссальный заряд на ускоренное освоение всего, что удалось почерпнуть.
Со следующего дня начинаем плотно общаться с Андреем и вторым парнем, Витей Маминовым. Они во мне тоже что-то заметили, поэтому почти каждую перемену мы проводим в актовом зале у рояля. Они показывают мне аккорды, объясняют, как строится аранжировка, иногда что-то пробуем вместе попеть.
Я делаю вывод, что нашего басиста научить нормально играть невозможно и неожиданно для себя решаю попробовать взять бас самому. На первой же репетиции получаю дикий кайф от пронзительного ощущения, что, собственно, твоя бас-гитара и создаёт основу звучания группы. Решаюсь на окончательную смену инструмента. Последней каплей становится от кого-то узнанная историческая параллель с «Битлз», где первый басист Стюарт Сатклиф тоже не тянул и Пол Маккартни решил играть на басу сам. Только Пол допёр до этого в девятнадцать лет, а мне нет ещё и шестнадцати. Идём с опережением графика!
Мне дозволяется приезжать на репетиции «Деревянных зубов» и я, как губка, впитываю всё, что вижу и слышу. Выясняется, что весной почти весь состав, кроме Вити и Андрея, уходит в армию и они подспудно прикидывают меня на перспективу. Всё увиденное я тут же закрепляю дома и на своих репетициях. Кроме того, дома я втыкаю свою самоделку в радиолу и вместе с магнитофоном пытаюсь копировать партии бас-гитары всех групп, чьи записи у меня есть или удаётся добыть на время.
Передо мной открывается целый мир новых гармоний, музыкальных законов и нарушений этих самых законов, что и является, собственно, поступательным движением рок-музыки, вступающей в эпоху великого развития.
Первая половина семидесятых окончательно сформировала и по сути завершила целый пласт, именуемый сначала робко, а затем всё чаще и привычней музыкальной классикой двадцатого века. К этому времени созрела новая плеяда музыкантов, которые, оттолкнувшись от первых рок-н-ролльных столпов, таких как «Rolling Stones», «Beach Boys», «Creedence Clearwater Revival», «Animals», «Doors», «Cream», рванули изо всех сил в направлениях, заложенных этими столпами. Про «Beatles» я не говорю, у них вообще всё можно найти. Я иногда жалею, что не родился лет на пять пораньше и не застал битломанию в динамике и развитии, ожидая каждого нового альбома, одновременно наблюдая зарождение истоков московского бита. С другой стороны, всё сложилось, как сложилось — тем более, что, в общем-то, сложилось.
Так вот, пропустив через себя зарождение рока уже как законченную историю, эпоху его Великого развития мы проживаем в режиме «on-line», ждём новых альбомов, тут же поднимаем в качестве собственных знамён «Deep Purple», «Led Zeppelin», «Pink Floyd», «Slade», «Queen», «Uriah Heep». Это уже зрелая музыка, основанная на виртуозном владении инструментами, профессиональнейшем вокале, ярком и самобытном звучании, а главное — на каких-то не поддающихся анализу и определению таинственных реакторах в глубине души. Именно они время от времени выбрасывают на поверхность протуберанцы типа «Stairway to heaven», «July morning», «Smoke on the water», «Dark side of the Moon», «Everyday», «The night of the Opera» и другие шедевры — уже канонические и хрестоматийные. Через много лет в Гамбурге, в одном из самых больших музыкальных магазинов, в гитарном отделе увижу дико рассмешившее меня объявление: «Please, don’t play «Stairway to heaven» and «Smoke on the water». Я представляю, сколько мудаков каждый день примеряют на себя гитары с помощью этих гениальных по сути, но доступных по исполнению ходов, и отчаянье охреневших от такой классики продавцов, решившихся на подобный демарш.
Но это спустя сорок лет, а пока мы на магнитофонных записях-перезаписях стараемся расслышать и воспроизвести то, что играют западные учителя-наставники, не подозревающие, сколько у них учеников-последователей в неведомом и далёком Советском Союзе.
Постепенно формируется и наша, отечественная школа. Каждая новая пластинка советских ВИА несёт в себе некий элемент заимствования у западных групп, делая звучание рокообразным.
Доходит до смешного. «Самоцветы», первые, кто бессовестно сделал основой репертуара комсомольские пропагандистские опусы, втыкают в очередную «БАМовскую» песню-прокламацию вступление на суперфузящей гитаре и жёстком барабанном ритме.
Упаси Боже кого-то осуждать или насмехаться. Весь шоу-бизнес при любых национальных, ментальных, эстетических, экономических различиях построен на том, что желающих гораздо больше, чем могущих, а тем более сумевших. Поэтому путь выбирает каждый свой, а там как фишка ляжет. Все ли знают, что великие «Песняры» начали свой стремительный взлёт с незапланированного участия во Всесоюзном конкурсе артистов эстрады, куда они приехали как аккомпанирующий состав какой-то артистки в жанре художественного свиста. Уже на месте они уговорили жюри выступить самостоятельно в конкурсной программе и им разрешили. А если бы не разрешили?
«Весёлые ребята» начались с того, что у руководства Москонцерта слюни потекли на ленинградских «Поющих гитар» — первый официальный ансамбль в стране — и они быстренько нашли проверенного молодого музыканта из приличной артистической семьи Павла Слободкина и дали ему весь карт-бланш, необходимый для выпекания отечественных массовых бит-шлягеров — причудливой смеси рок-н-ролла и дворовых песен.
А Стасик Намин, как внук великого политического деятеля Анастаса Микояна, вообще класть хотел на всех. Недаром именно «Цветы» выпустили первые хиты с абсолютно западным саундом. «Самоцветам» же, возникшим чуть позже, пришлось догонять.
И самый кратчайший путь вырисовался через социальный заказ на патриотические агитки, исполняемые на понятном молодёжи языке. Вот и пошли всякие «Увезу тебя я в тундру», «Надейся и жди», «А короче — БАМ», «Мой адрес — Советский Союз», написанные официозными композиторами, обеспечивающими теле-, радио-эфиры, пластинки и лучшие площадки.
Со всех щелей посыпался поток бодрых, с молодецким посвистом, или наоборот, псевдолирических, как любит говорить Юрий Маликов, «проникновенных» виршей, хотя и здесь были шедевры, которые под шумок удавалось просунуть в общем потоке оптимизма — например «Школьный бал» или «Чернобровая дивчина» у тех же «Самоцветов».
В общем, легко не было никому и никогда. Но это у небожителей, а внизу, в любительском музыкальном мире Москвы — море разливанное.
Наши первые совместно взятые аккорды вливаются в какофонию тысяч, нет, десятков тысяч групп и ансамблей. В каждом Доме культуры, клубе, институте, техникуме, ПТУ, школе, ЖЭКе по несколько коллективов. Они создаются, распадаются, перемешиваются, пересдаются, как колода карт. Мы застаём апофеоз этой вакханалии. Тем не менее все слушают музыку, изучают ноты, стремятся к совершенствованию, мечтают о славе — это нормально и хорошо. Проводится куча конкурсов, фестивалей, смотров — ребята видят друг друга, что-то подчёрпывают, заимствуют, до чего-то докапываются сами.
Особняком стоят так называемые подпольные группы. Это, как правило, ребята из элитарных социальных слоёв, чьи родители имеют возможность обеспечить своих чад необходимым информационным багажом, а затем и инструментами с аппаратурой.
У них своя жизнь, они ходят в джинсовых костюмах среди подобных себе, у них свои тусовки, свои закрытые концерты, своя такая же джинсовая публика. У них футболки с изображением битлов или роллингов, они слушают диски на стереосистемах, они жуют жевачку, у них свой сленг и своя эстетика.
Нам до них как до Луны. Живём в параллельных мирах. Мы тоже любим музыку, тоже хотим играть и точно знаем, как покорить мир. Только нам пока приходится выпиливать гитары, покупать в «Радиотоварах» звукосниматели, транзисторы и ёмкости, вырезать тайком басовые струны из рояля, обматывая кровоточащие пальцы пластырем, и ходить перед каждой репетицией с челобитной к учителю физики за киноустановкой, чтобы услышать стандартный ответ «Моё дело солдатское!» и отсыл к директору.
Цель одна — удачнее и лучше выступить на следующем школьном вечере. В репертуаре — джентльменский набор всех недавно взявших в руки гитары — «Алёшкина любовь», «Нет тебя прекрасней», «House of the rising sun», «Not a stepping stone», польские «История одного знакомства», «Не задирай носа», битловские «Girl», «Hey Jude» и заимствованные у «Деревянных зубов», ныне забытые «Колдунья», «Бабушка», «Назначено опять свидание на пять» и чего-то ещё.
Андрей Егоров охотно со мной возится, показывая всякие ходы и приёмы на бас-гитаре и клавишах. Это не проходит бесследно. Следующий вечер уже держим целиком и заставляем уважать себя даже учителей.
С этого момента мы полноценные и полноправные участники школьной жизни. Теперь уже нас просят сыграть на том или ином мероприятии, иногда даже освобождая от уроков. На сборах по военной подготовке мы участвуем в концерте учащихся из разных школ и уж точно не худшие.
С выступлением на акустических гитарах в походе в честь окончания девятого класса выходит незадача. За полчаса до выступления перед классом мы знакомимся и сводим дружбу с какими-то студентами медучилища, разбившими палатку неподалёку. И они предлагают нам, юным и неопытным придуркам, отведать чистый спирт, запивая водой из ближайшего ручья. Они постарше нас, мы польщены равноправными отношениями и, не желая выглядеть маменькиными сынками, бодро соглашаемся.
Чудес не бывает. Мы через двадцать минут вырублены напрочь, одноклассницы и их мамаши в ужасе шарахаются от нас, я очухиваюсь только утром, со страхом вспомнив, что через три часа мне стоять в воротах за «Торпедо» на первенстве Москвы.
Говорю же, опыта ноль. Я, трясущийся и раскоординированный, судорожно пытаюсь исправить положение, делая именно то, чего делать нельзя категорически, а именно — напиваюсь до отвала воды из вчерашнего ручья и делаю десятиминутную пробежку.
Всё по новой!.. Нечеловеческой концентрацией силы воли заставляю себя сгрести в охапку сумку с формой (к счастью, она с собой), добрести до электрички и добраться до стадиона на «Автозаводской», использую по дороге каждую секунду для сна (включая эскалатор на пересадке). Слава Богу, я ещё молодой и организм внимает моим мольбам. В раздевалке забиваюсь в уголок, тихонько, ни на кого не дыша, переодеваюсь, разминаюсь, слегка пропотеваю и отыгрываю матч на ноль, правда, соперник слабенький.
Во время летней практики репетируем почти ежедневно, а иначе можно поехать мозгами. Школа-то математическая, и в качестве практики у нас ежедневно по шесть уроков математики. Удивительно, но к этому привыкаешь довольно быстро, да и музыка оттягивает.
«Деревянные зубы» к тому времени распались благодаря «Закону о всеобщей воинской обязанности». Андрей и Витя поступают в институты, а у нас последнее беззаботное лето. Мы с удовольствием и любопытством плавно переползаем из подростковой жизни в юношескую. Каждый день вечером мы собираемся компанией где-нибудь в центре, неумело пытаемся знакомиться с девушками, иногда удаётся попасть на выступление какого-нибудь ансамбля в Парке Горького или Сокольниках. Музыканты из этих ансамблей, как правило, на несколько лет старше (что в таком возрасте — пропасть), у них какое-то подобие аппаратуры, они самоуверенные и не сильно общительные. К тому же у многих из них есть джинсы, а у нас с этим по-прежнему проблемы.
В то время джинсы не просто штаны, пусть даже клёво пошитые и классно сидящие на любой формы и размера заднице. Джинсы — это принадлежность к кругу, показатель благосостояния, эстетическое начало всего, «свой-чужой», предмет гордости или зависти, превосходства или закомплексованности, часть приданого и актив под заём, цель ограбления и вещь напрокат. Но в первую очередь для очень многих — недостижимая мечта. Если нет родственников или знакомых, так или иначе связанных с заграницей, если нет в семье свободных денег, чтобы выложить за чудо под названием «Super Rifle» или «Levi’s» месячный оклад хорошего инженера, если ты не хочешь или не можешь ввязываться в сомнительные многоходовые сделки с антиквариатом, иконами и прочей полукриминальной номенклатурой торга или мена, на худой конец нет знакомых в серьёзных магазинах — труба дело!
В нашем девятом математическом среднедоходном классе фирменных джинсов нет ни у кого. Мне сильно повезло — шпанистый одноклассник из старой школы устроился работать в «Детский Мир» и за две недели до того, как его повязали на восемь лет за групповое изнасилование, вынес мне из-под полы за тридцать рублей (при госцене восемнадцать) польский джинсовый костюм, видимо, для какого-то двенадцатилетнего акселерата или будущего баскетболиста. В длину он был в самый раз, но по ширине выше ляжек не натягивался. И вот в течение недели, намачивая их, растягивая, выпаривая разными жидкостями, сначала мы доходим до пояса, а ещё через пять ночей, проведённых в них вместо пижамы, наконец, сходится заветная пуговица на животе. Жизнь удалась, а куртку можно и не застёгивать. Какое-то промежуточное положение занимаю — ещё не Америка, но уже не скучные брюки и не индийские джинсообразные «Милтонс». Первые в классе настоящие «Super Rifle» появляются у парня, продавшего для этого альбом с марками, дедушкины часы и невесть как попавшие к нему игральные карты с голыми девушками. Недостающие двадцать рублей родители отчекрыжили ему от семейного бюджета за хорошие годовые оценки в девятом классе.
Я присутствую при покупке у общего приятеля дома. Некий продавец достаёт целлофановый пакет с цветным вкладышем-этикеткой, где ковбой на красивом коне в таких же джинсах скачет по прерии на фоне заката.
С ног сшибает запах неношеного коттона. Джинсы, они же — джины́, штаны, трузера́ — примеряются и уже не снимаются. Маленькая незадача с деньгами. До объявленных семидесяти пяти рублей не хватает трояка, это уже после всех амбаров и сусеков. Торг и сброс цены до семидесяти двух стоит таких унижений и опусканий, что лучше не видеть.
Но вот продавец уходит, наш герой достаёт сэкономленные за счёт потери чести и достоинства три рубля, мы покупаем две бутылки какого-то красно-винно-креплёного пойла и неуклюже отмечаем обновку.
Я первые настоящие джинсы куплю только после первого курса института, ношеные, за сорок пять рублей. И здесь ничего особенного, джинсовая индустрия в СССР стопроцентно безотходная. Существует как минимум четыре степени износа, отражаемые в цене. Первая степень, не из нашей жизни — новые, в пакете (читай вышеописанное). При этом, покупая малоизвестную фирму, необходимо удостовериться, что ткань пилится или, другими словами, светлеет при стирке и трении. Для этого берётся спичка, слюнявится и трётся о штанину изнутри внизу. Если спичка синеет, то всё о’кей, если нет, то извините, процентов двадцать-тридцать уступите.
Вторая степень — самая размытая в ценовом отношении — это джинсы ношеные, они же тёртые, они же пиленые. То есть их носили от шести месяцев до года, они уже не однотонно-синие, а с белыми полями на коленях и бёдрах. Стоимость определяется тщательным визуальным осмотром глубины и площади протёртостей, отсутствием или наличием намечающихся дыр и обтрёпанных дырок-соплей внизу штанин.
Третья степень — это уже порядком истрёпанные, видавшие виды трузера, где не светлые протёртости на синем материале, а наоборот, можно обнаружить синие островки на наглухо истёртом общем фоне. Самые уязвимые места — колени и паховая зона — укреплены заплатками из джинсовой материи или очень часто из оранжевой кожи. Эта категория так и называется — с заплатками.
И последняя, четвёртая, — это та, что уже сама идёт на заплатки. Человеческий гений изобрёл много применений бесценной джинсовой ткани — об выбросить в помойку речь в принципе не идёт. Чаще всего делаются шорты, простые либо с бахромой, и лоскутные сумки из джинсовых ошмёток. Здесь же жилетки, кепки, панамы, мешки — всё идёт в ход, так или иначе позиционируя принадлежность к джинсовому сословию.
В течение всей жизни, уже имея возможность одеваться где хочу, как хочу и за сколько хочу, я остался в джинсах Levi’s летом, зимой и всегда. До сих пор испытываю трепет, разрывая целлофановый пакетик, отрывая знаменитую этикетку, пришпиленную скрепками к правому заднему карману. Более того, я за всю жизнь не выбросил, по крайней мере, сам, ни одной пары джинсов — рука не поднимается.
Та же история с битловскими майками. Жгучая в детстве зависть к их обладателям во взрослом возрасте трансформировалась в обязательное приобретение новой футболки, если такой у меня нет в коллекции. А их у меня за сотню. Видимо, это и есть прогрессирующий маразм. Ну и слава Богу! Наверняка есть формы похуже.
Не меньшую роль в повседневной табели о рангах играют диски западных групп. И здесь, в отличие от джинсов, простор гораздо шире. Если джинсов нет, то их и не будет, а вот пластинку можно одолжить, поменять, на худой конец купить, новую или не очень. Я, например, первые два фирменных диска — «Imagine» Джона Леннона и «RAM» Пола Маккартни, выиграл в шахматы у малознакомого парня, который хвастался перед девчонками, что лучше его не играет никто в обозримом окружении. Пластинки ему в больших количествах привозил выездной папа, сделавший попытку вернуть диски назад, решительно отвергнутую предложением без страха и упрёка все вопросы задать своему сыну. В конце концов я тоже ставил на кон бас-гитару.
Слушать музыку на дисках может мало кто. Таких небожителей, у которых и джинсов по три-четыре пары, среди нас нет. В ходу магнитофоны, на которые вся музыка и переписывается для дальнейшего погружения в прекрасное. Как правило, уважающий себя меломан правдами-неправдами выдуривает два-три фирменных диска, остальные записываются на магнитофон по обмену, я тебе «Abbey Road», ты мне «Help». Это одновременно служит и залогом. После того, как набор возможных комбинаций в твоём кругу завершён, ты идёшь на Новый Арбат или через знакомых меняешь свои диски на новые — так и происходит ротация. Я уже не говорю о том, что просто поездка в метро с каким-нибудь «Slayed?» или «Led Zeppelin III» в руках приковывает все взгляды в вагоне или на эскалаторе, облегчает начало разговора с любой девчонкой и помогает завязать приятельские отношения со сверстниками. Это даже круче, чем цветные полиэтиленовые пакеты с выставки «200 лет США».
Любое знакомство развивается на основе музыкальных вкусов собеседника. При их совпадении нарождающаяся дружба моментально скрепляется общими восторгами и кумирами, разночтения же дают повод для глубокой и взаимоуважительной дискуссии, по итогам которой обязательно найдутся исполнители, признаваемые и любимые обеими сторонами. То есть ты не слушаешь «Rolling Stones», а я «Black Sabbath», но мы оба торчим на «Pink Floyd».
С учётом повального меломанства девушки тоже достаточно рок-н-ролльно-продвинутые, поэтому ветхозаветные «Поехали ко мне... посмотреть собачку» успешно заменяет «...послушать музыку». Мне реально приходится участвовать в диспутах, где студентка технического ВУЗа буднично доказывает, что звукоизвлечение у Дэвида Гилмора намного интереснее, чем у Риччи Блэкмора, который, несмотря на филигранную технику, слишком механистичен. Похоже, девушка «слушает музыку» частенько.
Почти ежедневно вечер заканчивается либо у кого-нибудь дома, (что редко, родители мешают), либо в каком-нибудь дворе, в беседке (что чаще) где, раздражая жильцов, на невесть откуда взявшейся гитаре мы пленяем окрестности.
В то время ещё практически не пьём — первый опыт удерживает.
Очень часто вечеряем на школьном дворе, куда после дневной июльской жары выползает вся рядом живущая молодёжь, в том числе много бывших выпускников. Одному из них очень нравится, как мы поём на два голоса, и он обещает завтра привести друга, который, по его заверениям, поёт лучше «Песняров».
Всё правда. Назавтра появляется парень, который тут же поёт «Берёзовый сок» и «Александрину», пусть не лучше, но вполне прилично. Мы пристраиваемся и ошарашенная публика внимает дворовому трёхголосию. Знакомимся и уже не расстаёмся.
Зовут его Лёша Киселёв, он уже поступил на первый курс МАИ, причём очень интересный факультет — «Завод-Втуз» радиоэлектроники и автоматики. С необычной формой обучения. Одну неделю они учатся как дневные студенты, а другую днём работают в НИИ, а на занятия ходят вечером.
Лёшка агитирует поступать к ним, вводит меня в свою тусовку, уже студенческую. Вроде год разница, а жизнь другая совсем: курят не таясь, пьют не боясь, целуются взасос. Но пока впереди десятый класс, времена наступают суровые. Глядя, как сейчас стонут и вопят о неимоверных трудностях ЕГЭ, даже не знаю, что им говорить. Сдать три экзамена, подать документы в пять вузов и выбирать из тех, кто подтверждает твоё зачисление — да Господь с вами! Мы по окончании десятого класса сдаём восемь выпускных в июне и в августе четыре вступительных в единственный вуз без права на ошибку. На кону судьба, если не поступил — в армию без всяких разговоров. Конечно, можно попытаться откосить, но если нет какого-нибудь не опасного, но легко диагностируемого заболевания типа плоскостопия или не родил ты к восемнадцати годам двоих детей — вперёд и с песней! Конечно, потом можно вернуться к учёбе, даже в какой-то степени проще, поскольку ты льготник по статусу и мозгов больше по прожитой жизни. Но это уже не то. Выпав из общего потока, как ни старайся, всё равно для будущих однокурсников ты уже взрослый. Три года разницы в возрасте плюс твой никому не интересный опыт — это пропасть. Поэтому весь десятый класс — как ни храбрись, как ни учись, а под ложечкой посасывает.
Тем не менее шестнадцать-семнадцать лет — когда ещё, если не сейчас. Только удивляться остаётся, как я успеваю серьёзно учиться, не менее серьёзно заниматься футболом, играть пусть даже в школьном ансамбле, а ещё мы с одноклассниками записываемся в парашютную секцию, за три месяца проходим полную ДОСААФовскую подготовку и совершаем по несколько прыжков из АН-2 на парашюте Д-1-8У с принудительным открытием купола. Так я ещё и в кино вырываюсь, и с друзьями общаюсь, и с девушками встречаюсь.
Ансамбль усилился Киселёвым, но на базе школы далеко не уедешь, а пристроиться в какой-нибудь Дом культуры или клуб пока не удаётся — уровень не соответствует. Расчёт на Витьку Маминова и Андрея Егорова не сработал — Витька не сумел поступить на дневной, а с вечернего ему в ноябре в армию, а Андрей — по зрению несостоявшийся воин, к нам примыкать не желает. Оно и понятно, он намного сильнее. Бегаю за ним как цуцик, пытаясь уговорить. К делу подключается школьная женская общественность, болеющая за процветание коллектива. Самая красивая девочка, о свидании с которой я мог только мечтать, неожиданно звонит мне и манящим голосом предлагает встретиться. Я, конечно, соглашаюсь, и мы договариваемся на «Маяковской» в центре зала. Приезжаю в назначенное время и сталкиваюсь там с Андреем, который тоже кого-то ожидает. Мобильников нету, скоординироваться нет возможности, поэтому просто ждём и попутно общаемся. Я по-прежнему укатываю его присоединиться, он по-прежнему твердит, что ему хочется играть в более сильном коллективе и совершенствоваться самому, а не тащить на себе начинающую группу, уровень которой он давно прошёл, к тому же перспективы в любом случае очерчены окончанием школы, а дальше неясно, кто поступит, кто нет, и что будет. И потом опять всё сначала?
Девушки наши так и не появились, но поскольку других планов ни у него, ни у меня нет, решаем прогуляться. Он ещё раз, более мягко, приводит все аргументы, но в утешение обещает иногда к нам приезжать и посильно помогать, а самое главное — предлагает мне в кредит купить настоящую бас-гитару «Орфей» в виде скрипки, как у Маккартни. К тому времени у меня налажен некий профильный бизнес — я нашёл одну контору, где есть возможность втихую ксерокопировать и сброшюровывать сборник нот и текстов «Битлз», который при себестоимости 4 рубля уходит по 15. Желающих купить по пять-шесть в месяц я нахожу, поэтому мой кредит обеспечен. После самодельной гитары это уже прорыв — «Орфей» звучит и смотрится на моём фоне вполне пристойно.
Спустя некоторое время узнаю, что несостоявшееся свидание наша красавица подстроила специально обоим — на том же месте в тот же час, чтобы мы могли спокойно, не спеша поговорить, а там, чем чёрт не шутит, и договориться. Мы, как джентльмены-партизаны, друг другу не сообщили, кто кого ждёт и слава Богу, а то разговор мог бы и не состояться.
Лёшка Киселёв со своими ребятами продолжает агитировать за поступление к ним, причём к этому добавляется дополнительный аргумент, который в конечном счёте всё и решит. Предприятие, на котором они через неделю работают, имеет не ахти какой, но комплект аппаратуры. Вопрос в том, что это секретный НИИ, просто так туда не войти, а аппаратура внутри, в актовом зале.
Так потихоньку мы прикатываем к окончанию школы. Экзамены сдаю без проблем, на выпускном балу играем сами всю ночь, поэтому ни напиться, ни потанцевать, ни попрощаться толком не удаётся. Да и в голову не приходит, что многих ты видишь в последний раз. Впереди новая, совсем другая жизнь — манящая, самостоятельная, бесконечная. Скорей туда!
В это же самое время достигает апогея футбольная история. Я стараюсь эту тему сильно не развивать, потому что книга о музыке, но конечно, футбол — это страсть, это серьёзный труд и хрустальная мечта о звёздной карьере. С последним как раз не очень, хотя я остаюсь основным вратарём выпускной юношеской команды «Торпедо» и даже два раза сижу в запасе дублирующего состава мастеров. Но всё-таки трезво оценивая себя, понимаю, что сборная СССР не светит, а для второй лиги я слишком амбициозен. Тем не менее, принимаю странное решение готовиться к поступлению в «Завод-ВТУЗ МАИ» (уговорили-таки, демоны) на сборах в спортивном лагере «ЗИЛ» в Мячково. И там меня ждёт неожиданная и бесконечно полезная встреча.
Лагерь, в котором мы живём и тренируемся, один из самых больших и лучших в Подмосковье. Немудрено, «ЗИЛ» — это государство в государстве, город в городе, традиции, деньги, забота о своих работниках — всё есть.
Мы составляем незначительную спортивную часть, живя в палатках на окраине этого гиганта. В самом же лагере несколько тысяч детей, от ясельного возраста до десятиклассников. Чего там только нет — кружки, секции, бассейны, образовательные программы, походы, линейки, спортивные игры — уйма всего, отдыхай-не-хочу!
Каждый вечер у специально выстроенной эстрады — танцы. Причём не под радиолу или магнитофон, а под настоящую, живую, очень классную группу из Дворца Культуры «ЗИЛ». Это уже отрыв башки, начиная с аппаратуры «Регент-60» производства ГДР с ламповым ревербератором (большим прибором, дающим ЭХО-эффект и объём, сейчас заменяется микросхемой) и кончая мастерством участников. Я в первый раз вижу и слышу, как живые люди, из костей и мяса, играют «Deep Purple», «Led Zeppelin», Джимми Хенрикса и т.д.
Включаю свою гиперобщительность и знакомлюсь с музыкантами. Они совсем взрослые, лет по двадцать-двадцать два. Двое из них, между прочим, впоследствии будут играть в «Рецитале» у Пугачёвой. Но больше всего меня поражает басист — Радик Мухаметзянов, а именно его способность играть достаточно сложные партии и при этом петь основной вокал.
Среди футболистов есть двое умеющих играть на гитаре и немножко петь, а ещё один чуть-чуть шкрябает на барабанах. Мы решаем сделать сюрприз остальным, сколотив импровизированную группу для выступления на общелагерном фестивале самодеятельности. После первой же репетиции Радик, услышав, как я играю, заявляет, что это никуда не годится и мне надо переучиваться в плане техники. Но поскольку он видит потенциал, то готов ежедневно заниматься по часу в обеденное время. Получается, что между утренней и вечерней тренировками — то самое время, которое вместо обязательного сна я собирался посвятить подготовке к экзаменам, мне нужно отдавать бас-гитаре, забив по самую шляпку на эту самую подготовку. Ну а с другой стороны, где и когда я смогу сделать такой прорыв? Решаю, что школьная подготовка у меня в целом достаточная и недели между окончанием сборов и первым экзаменом вполне хватит.
Не исключаю, что в этот момент кто-то виртуальный, ведающий списком на осенний призыв, поставил против моей фамилии жирный восклицательный знак. Я едва на сыпанулся на физике, и что было бы, если вправду сыпанулся, страшно даже думать. Но кое-как выкарабкиваюсь и уже спокойно сдав ещё три экзамена, вижу ту же самую фамилию, только в другом, нужном списке, на дверях института.
Но зато что касается музыки, то уж здесь я рванул. По сути из лагеря я вернулся сложившимся бас-гитаристом. Радик заставил меня играть медиатором, поэтому правая рука у меня скоро заработала как часики, а с левой вообще проблем быть не может — ещё со времён виолончели.
Ну а то, как за три репетиции мы подготовили несколько песен для лагерного выступления, подтверждает, что какими-то минимальными навыками руководства группой я уже обладаю.
Глава 2. Нулевой цикл →
|
